Когда кто-то упоминает о «себе любимом», в этом всегда звучит ирония. Практически никому не удается произнести эту фразу без усмешки. Мы словно слегка извиняемся — и даем собеседнику понять, что это мы не всерьез. Но почему мы это делаем?
А ведь мы долгие годы избавлялись от советского наследия, когда со школы детям твердили, что «Я — последняя буква алфавита». Мы вспомнили и про гордый «Азъ», возглавляющий старославянскую азбуку, и про англо-американское вечнозаглавное «I». Мы вспомнили и про то, что любовь к себе есть точка отсчета, ибо сказано: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Матф. 22:39).
Да и психологи не устают повторять, что пока мы не научимся любить себя сами, нас будет терзать неистовая жажда любви. Но как бы ни искали мы ее во внешнем мире и сколько бы мы ее ни находили, наша жажда останется неутоленной. Потому что, не имея источника любви в самих себе, мы не сможем ее усвоить извне. И она навсегда останется для нас чем-то, что «по усам текло, да в рот не попало».
Но все это не помогает. Нам не удается полюбить себя. И даже попыток таких мы стыдимся. Потому и закавычиваем интонацией «себя, любимого», произносим это как цитату из чужой речи, как слова, смысл которых нам известен, но под которыми мы сами не подпишемся.
Но — почему? Если мы приняли и постановили, что любить себя — можно, нужно и хорошо, откуда же берется наша стыдливость?
Для нее есть основания. И кроются они в значении, явном и подразумеваемом, слова «любовь». Словари чаще всего определяют любовь как сильное эмоциональное влечение, сердечную склонность. Но таковое влечение и склонность вызывают в нас объекты, которыми мы восхищаемся.
Возлюбленные, дети, Родина, домашние животные или дикая природа — все то, что мы любим, кажется нам прекрасным. Верно и обратное: что кажется нам прекрасным, то мы и любим.
Сами-то мы видим свои недостатки вполне ясно, а вот поводов для восхищения находим не так уж много
