Журналисту и сенатору исполняется 65

вчера в 18:33, просмотров: 18187

Честно признаюсь: до самого недавнешнего времени я не был в числе особо жарких фанатов Алексея Константиновича. Но все поменялось, когда несколько месяцев вспять мы оба оказались на рабочем ужине в одном из западноевропейских посольств в Москве. Моя миссия в тот вечер состояла в том, чтоб получать удовольствие прелестной кухней и слушать выступающих. А вот Алексею Пушкову пришлось еще тяжелее. В протяжении нескольких часов он был обязан как единственный официальный дилер Рф беспрерывно отбивать словесные атаки самых различных иноземцев — и отбивать, нужно сказать, искрометно, любой раз находя роскошные и убедительные аргументы и никогда не попав в плен чувств. «Как ему это удается?» — пораскинул умом я тогда про себя. Намедни юбилея Алексея Пушкова у меня возникла возможность выяснить это у самого именинника.

Министр зарубежных дел Сергей Лавров и Алексей Пушков с супругой и дочерью. Фото: пресс-служба

— Алексей Константинович, вы родились в семье русского дипломата в Пекине. С какой государством соединены ваши 1-ые детские мемуары — с местом вашего рождения либо все-же с нашим государством?

— Мои самые 1-ые мемуары соединены, естественно, с Москвой, со старенькым столичным районом меж Тверской и Новослободской. Китай я не запомнил поэтому, что увезли меня оттуда в возрасте 3 лет. Другое дело, что в течение первого года после возврата из Пекина у меня были некие трудности с моей бабушкой: я общался с ней в большей степени на китайском. Она утверждала, что мои предки привезли ей, как она выражалась, какого-то басурманина. Я просил у нее, скажем, ложку, а она мне давала хлеб. Это вызывало у нас, говоря языком дипломатов, определенные трения. Но кое-где через полгода-год я восполнил свои познания российского языка, и все у нас наладилось. А по-китайски я давал информацию по той причине, что моей няней была китаянка. Отец работал в представительстве, мама была переводчицей в нашей группе советников, которая занималась созданием китайской индустрии. Я оставался дома с няней, и была у нас белоснежная овчарка, которая меня сторожила. Так прошли 1-ые три года моей жизни. Я их помню на уровне семейных преданий и семейных фото. У меня есть представление о том, как смотрелась овчарка, как смотрелась моя няня-китаянка — интеллигентная дама в очках, и о том, как я сам смотрелся в китайских одеждах. Как-то меня взяли на первомайскую демонстрацию, и члены китайского управления держали меня на руках. Им я весьма приглянулся, поэтому что был небольшой, кругленький, розовый. Китайцы все желтенькие, а я был тогда таковой бутуз другого цвета, но в китайской одежде. Их это весьма умиляло. Но мои 1-ые самостоятельные мемуары, как я уже произнес, соединены все-же с нашей государством, а позже уже с Парижем, в который моего отца направили работать в ЮНЕСКО, когда мне было 5 с половиной лет.

— У вас были в детстве карьерные устремления, не связанные с международными отношениями?

— Мое 1-ое карьерное устремление относится к сфере ихтиологии. В возрасте 15–16 лет я желал заниматься исследованием акул и собирался поступать на био факультет МГУ. Я был весьма вдохновлен книжками Жак-Ветла Кусто, с которым, когда моя семья жила во Франции, мне удалось коротко познакомиться. Я был тогда совершенно мальчиком, и впечатляющая фигура этого величавого исследователя морей меня просто зачаровывала. В течение нескольких других лет я прочел все книжки Кусто и серьезно занимался исследованием акул, их био историей и отличительными чертами поведения. Но в итоге перевесил тот факт, что отец у меня был кадровым дипломатом, а мама проф переводчиком с китайского языка. Кое-где поближе к окончанию школы все мы сделали вывод: мне разумней идти по пути, на котором у меня уже есть определенные достоинства. К этому моменту у меня был мощный французский язык и превосходное познание европейской истории. С этими плюсами мне жаль было расставаться. По этой причине я расстался с ихтиологией и вместо морских акул стал учить акул дипломатии и мировой политики.

— Почему вы пошли в журналистику, а не стали незапятнанным дипломатом?

— Моя судьба началась на стыке дипломатии и политологии. После окончания МГИМО я поступил в аспирантуру этого института и в 1979 году защитил диссертацию о идейных основах политики США по отношению к СССР с 1945 по 1975 год. В течение года после окончания университета проработал в европейском отделении ООН в Женеве, а потом три года преподавал международные дела в МГИМО. Меня постоянно заинтересовывала не столько дипломатичная практика, столько осмысление, осознание и прогнозирование наружной политики. Это в конце 80-х гг. привело меня в группу консультантов интернационального отдела ЦК КПСС, которая занималась 2-мя вещами: подготовкой политических выступлений М.Горбачева и остальных членов высшего управления страны и написанием аналитических записок по важным внешнеполитическим темам.

Я там проработал три года до того самого момента, когда СССР был распущен. Впоследствии тогдашний министр зарубежных дел Рф Андрей Козырев два раза приглашал меня в МИД на должность советника министра. И два раза я отрешался, потому что не наблюдал сопряжения меж моей позицией и политическими взорами новейшего управления на внешнюю политику. Муниципальный аппарат тогда развивался по принципу: будем совершать все не так, как в Русском Союзе. Я с данным был несогласен. Во внешнеполитической деятельности СССР далековато не все было неправильным. Очень многое было правильным и связанным с отстаиванием геополитических интересов страны. Отторжение всего того, что делал Русский Альянс на мировой арене, и слепое следование за западными державами мне претило.

Я решил пойти в ту сферу, где мог выражать себя наиболее свободно и независимо. Мне предложили должность заместителя головного редактора по интернациональной политике в «Столичных новостях». Тогда это было ведущее русское политическое издание с тиражом в 3,5 млн экземпляров. Основным редактором газеты в ту пору работал Лен Карпинский — один из немногих людей, кого я могу причислить к реальным демократам. Он не относился к числу тех, для кого демократия была средством доступа к гос казне. Политическая журналистика отдала мне возможность применять мои познания и опыт, не заставляя работать на ту политику, с которой я был несогласен. В итоге я возвратился к политической деятельности лишь через 20 лет, когда был избран в Муниципальную Думу и возглавил Комитет по интернациональным делам.

С женой. Фото: пресс-служба

— За время вашей карьеры вы побывали во огромном количестве государств и повстречались со обилием занимательных людей. Встречи с кем из их составе произвели на вас более мощное чувство?

— Да, мне удалось пообщаться со почти всеми видными фигурами из мира политики и дипломатии — от Ричарда Никсона до Муаммара Каддафи. Ассоциировать их меж собой весьма трудно. Я бы выделил нескольких людей и начал бы с Евгения Примакова. Примаков принадлежал к высокому кругу не только лишь внешнеполитических деятелей, а также мыслителей. Он был человеком, который глубоко осознавал логику интернациональных отношений и логику наших интересов. Помню, в 1997 году в американской газете «Уолл-стрит джорнэл» вышла статья — воззвание к Ельцину: «Увольте Примакова!». Тогда я дал ответ на это колонкой в «Независящей газете»: «Не увольняйте Примакова!». К слову, в весеннюю пору 1998 года Примаков, который был тогда главой МИД, предложил мне возглавить управление внешнеполитического планирования министерства. Я был обязан отрешиться, так как уже отдал согласие на создание своей аналитической приложения на канале ТВЦ. Но до сего времени испытываю сожаление, что мне не удалось поработать с Евгением Примаковым.

Рядом с Примаковым я бы поставил бывшего муниципального секретаря США Генри Киссинджера. Я с ним встречался раз пять-шесть, он два раза давал интервью приложение «Постскриптум». Но были у нас и отдельные встречи для углубленных бесед. Он меня постоянно просил: «Поведайте мне, что действительно происходит в Рф?». Он весьма пристально слушал и задавал вопросы, которые демонстрировали, что он отлично осознает, что ему рассказывают. Бывают большие люди, которые все знают заблаговременно. Они знают, как мы себя должны вести, в чем мы не правы. У их составе все уже сформировано. Они нас учат. Киссинджер приезжал, чтоб осознавать и совершать выводы. Я с ним познакомился, когда ему уже было лет 75. Но по бдительности его взора, по точности вопросов и оценок он создавал и как и раньше производит глубочайшее чувство.

Сейчас про Европу. В Европе огромное созвездие больших фигур. Но посреди этого созвездия я бы выделил бывшего президента Франции Валери Жискар д’Эстена и бывшего министра обороны и внутренних дел Франции Жан-Пьера Шевенмана. С обоими я не раз встречался. Невзирая на собственный приличный возраст, Жискар д’Эстен до сего времени выступает по вопросам наружной политики, сохраняет ясность мозга, мышления, отлично помнит историю. Если вы почитаете французскую прессу, то увидите: когда идет речь о Рф, степень плюрализма равна там нулю. Помимо нескольких фигур особо высочайшего калибра, которые могут дозволить для себя поставить под колебание принятое мировоззрение, все другие дудят в одну дуду. Жискар д’Эстен — одна из самых важных схожих фигур. Я лично от него услышал такую фразу: «Крым исторически был русским. Когда фавориты государств антигитлеровской коалиции в 1943 году направились на Ялтинскую конференцию, у их составе не было чувства, что они движутся на Украину!». А Шевенман мог для себя дозволить в весеннюю пору 2014 года, когда в Европе развернулась активная кампания против Рф, отдать полосное интервью газете «Фигаро», в каком он поставил под сомнения все западные штампы о Рф и ее наружной политике.

Посреди глобальных фаворитов особо высочайшего калибра, с которыми я встречался, я бы упомянул также основоположника современного Сингапура Ли Куан Ю. Мне удалось с ним пообщаться в Москве, куда он приезжал на встречу с Владимиром Путиным и где для него кроме этого головного мероприятия была организована встреча с узеньким кругом людей. После данной нам встречи в Москве он пригласил меня в Сингапур выступить с лекциями в основанном им институте. Ли Куан Ю был большой личностью и мудрейшим политиком. Я совершенно увидел, что чем крупнее личность, тем меньше у нее желания что-то истерически выкрикивать. Если желаете, это прямой намек на большая часть депутатов Парламентской ассамблеи Совета Европы, у каких слой политического ума равен тем трем-четырем брутальным тезисам, которые они способны исполнить на следующем заседании собственной организации.

— Сказано весьма чувственно. Вы никогда не устаете от общения с воинственно настроенными иноземцами?

— Нет, я не устаю, хотя много выступаю перед различными забугорными аудиториями. Самая агрессивная из их составе — это уже упомянутая Парламентская ассамблея Совета Европы. Специализация ПАСЕ заключается в том, чтоб применять мельчайший повод для того, чтоб штурмовать Россию. А есть забугорные площадки, которые в теории должны быть весьма агрессивными, но на которых все таки выходит суровый разговор. Такая, к примеру, Мюнхенская конференция по сохранности. При всех обычных для данной нам организации нападках на Россию, когда там начинается дискуссия с нашим ролью, она обычно является довольно содержательной. Нас там внимают весьма пристально. Пропагандистский подход уступает наиболее суровому. Крайний раз я там выступал в прошедшем году, когда полемизировал с бывшим муниципальным секретарем США Джоном Керри по поводу грядущего Сирии. Наш разговор с ролью министра зарубежных дел Турции, министра обороны Ливана, также председателя Лиги арабских стран вышел очень занимательным. Керри, естественно, почти во всем со мной не соглашался, а также не пробовал при всем этом заработать очки на простых атаках на Россию. А по «ядерной сделке» с Ираном, над которой он работал вкупе с Сергеем Лавровым, у нас совершенно оказались близкие позиции.

Мне не раз доводилось выступать и в парламенте Франции, и постоянно это были содержательные дискуссии. К слову, та аудитория в западноевропейском посольстве в Москве, где вы тоже находились, оставила у меня чувство морального ублажения. На очень многие аргументы, которые я приводил от лица Рф, мои оппоненты не отыскали достойных контраргументов. Выступления перед самыми различными аудиториями — часть моей работы. И не постоянно непризнательная часть. Вот вам наглядный пример: в начале июля, намедни визита Владимира Путина в Рим, мне предложили выступить перед большенный итальянской аудиторией. Собралось человек 120–130. Зал был полон. Встреча продолжалась два часа, но я успел ответить далековато не на все вопросы. Энтузиазм к Рф в почти всех европейских странах весьма велик. Есть много аудитории на Западе, которые ожидают нашего слова — в том числе и поэтому, что сами мучаются от одномерности политической инфы в собственных странах. И когда они слышат представителя из Рф, который на понятном им языке разъясняет и аргументирует нашу позицию, они как минимум открывают себе много новейшего.

— Крайний вопрос: чего же бы вы желали сами для себя пожелать на юбилей?

— Было бы грамотнее до этого всего пожелать для себя крепкого здоровья — чтоб организм не подвел. Понимаете, случается так, что человек на уровне мозга, нрава и на чувственном уровне еще далековато не старый, а организм уже начинает его подводить. Хотелось бы в связи с этим сохранить здоровье. И хотелось бы сохранить внимание и признание тех людей, которые меня слышат как в Рф, так и за рубежом. Людей, которые глядят мою приложение и которые в протяжении уже 21 года воспринимают то, что я говорю с телеэкрана, и не изменяют «Постскриптуму». И, естественно, хотелось бы сохранить внимание и самые теплые чувства со стороны тех людей, которые мне дороги.

Источник: mk.ru